Собранные в этой главе небылицы,
анекдоты и иронические диалоги побуждают неустанно
преодолевать ограниченность всякой "точки зрения" и
достигать абсолютной свободы в идеале "безмолвного
скитания" (сяояо ю), введенного в китайскую литературу,
по-видимому, самим Чжуан-цзы. Образцовый комментатор книги
Чжуан-цзы Го Сян, живший в конце III в. н.э., приравнивал
"беззаботное скитание" к "обретению себя" (цзы-дэ), в
котором все люди независимо от их способностей,
возможностей и жизненного опыта совершенно равны: по Го
Сяну, радости гигантской птицы ничуть не хуже и не лучше
радостей мелкой пташки. Все же надо признать, что для
самого Чжуан-цзы "беззаботное скитание" означало
интуитивное открытие – если угодно, "узрение" –
беспредельного поля опыта в творческой игре жизни;
открытие, составляющее существо Великого Пути как
реальности, предвосхищающей все сущее, предоставляющей
каждой вещи свободу быть. Неизбежная же ограниченность
любого кругозора есть повод для иронии – неизгладимой
в писаниях Чжуан-цзы. В ряде сюжетов этой главы уточняются
особенности проявления "беззаботного скитания" в жизни
людей: идеал Чжуан-цзы соотносится с отказом от внешних
атрибутов власти и с "грандиозной бесполезностью" вещей.
Неизвестная книга, сведения о
которой в древней литературе Китая отсутствуют. Некоторые
комментаторы считают, что здесь упоминается имя некоего автора.
Имеются в виду "Шесть видов
энергии", которые направляют круговорот Неба и Земли.
Традиционно к таковым относят силы Инь и Ян, ветер и дождь,
свет и мрак.
В конфуцианской традиции Яо
(Высочайший) прославлялся как мудрый царь, претворивший в
действительности идеал "благого правления".
Анекдоты о жителях царства Сун
пользовались во времена Чжуан-цзы особой популярностью.
Примечательно, что Чжуан-цзы сам был сунцем и,
следовательно, обладал редкой во все времена способностью
добродушно посмеяться над собой.
Эта глава содержит, пожалуй,
наиболее важные в философском отношении тексты Чжуан-цзы.
Уже первый сюжет о "флейте Небес" излагает исходную
интуицию даосской мысли: в мире нет принципа, управляющего
явлениями, но все существует "само по себе", так что, по
замечанию комментатора Го Сяна, "чем больше вещи отличаются
друг от друга по своему облику, тем более они подобны в
том, что существуют сами по себе". Реальность, согласно
Чжуан-цзы, – это не онтологическое единство, но самое
Превращение, неизменная изменчивость. В целом стиль главы
характеризуется сочетанием мистических прозрений с
утонченной критикой софистов, злоупотребляющих рациональной
аргументацией.
В позднейшей комментаторской традиции оживленно
обсуждался вопрос о том, как следует прочитывать название
главы. Многие толкователи утверждали, что три иероглифа в
заголовке главы нужно понимать так: "О том, как
уравниваются мнения о вещах". Данное толкование, однако,
представляется малоубедительным.
В русском переводе в целях большей последовательности
изложения произведена перестановка некоторых фрагментов.
Великий Ком (да куай) –
обозначение, одно из оригинальнейших в истории философской
мысли, предельной реальности, "великого единства"
абсолютного бытия. Отметим, что Великий Ком бытия предстает
у Чжуан-цзы пустотой мировой пещеры (или чревом Матери
мира), вмещающей в себя все сущее, а между покоем пещеры и
вихрем мирового движения существует полная преемственность.
Другими словами, тело у Чжуан-цзы находит завершение в
пустоте, и подлинное бытие для него – пустотелое.
Притча о флейте Неба – одно
из лучших в даосской традиции изложений идеи единения
человеческой практики и природного бытия в несотворенной
Пустоте. Вместе с тем природный и предметный мир отнюдь не
подобны пустоте и сходятся в ней по завершению.
В оригинале употреблены слова "то"
и "это", так что разделение мира на субъект в объект имело
для древних китайцев еще и демонстрационный аспект: мой
взгляд на мир означал буквально "вот это", а то, что мы
могли бы принять за субъективность, было для них просто
"другой точкой зрения".
"Сотня костей, девять отверстий,
шесть внутренних органов..." – Чжуан-цзы имеет в виду
человеческое тело. Подобная манера обозначать целое через
его части традиционна для китайской словесности, являясь в
сущности единственно возможным способом именования пустоты.
Данное выражение принадлежит
софистам, критикуемым Чжуан-цзы, и ссылка на него конечно
же исполнена иронии.
Еще один софизм, принадлежащий
Хуэй Ши (Творящему Благо).
Данная фраза позволяет с особой
ясностью видеть, что Небо у Чжуан-цзы обозначает
"таковость", внутреннюю полноту и одновременно предел
каждой вещи, в котором все вещи "друг друга уравнивают".
Чжуан-цзы упоминает об известном
софизме философа Гунсунь Луна, гласящем: "Указатель (или
палец) не указывает (не является пальцем)". Сам Чжуан-цзы
считает составление подобных софизмов занятием никчемным в
даже абсурдным, поскольку для него всякое понятие
изначально вмещает в себя противоположные смыслы, всякое А
есть также не-А.
"Обычное место" вещей, о котором
толкует даосский философ, определяется не мнением людей и
не логическими аргументами. Оно соответствует чистому
Присутствию, или "наполненной Пустоте", которое лишь
"помещает себя в формы". Вернуть вещи на их "обычное место"
у Чжуан-цзы равнозначно тому, чтобы, говоря словами
традиционной формулы, "привести к покою стоячую воду".
Сделать это в невозможно, в немыслимо легко.
Идея "идти двумя путями сразу",
утверждать и отрицать одновременно стоит в одном ряду с
понятиями Оси Пути (дао шу} и "прозрения" (мин).
Все системы знания, хочет сказать
Чжуан-цзы, разрушают "цельность Пути", подобно тому как
всякий звук убивает бесконечность безмолвия. Следовательно,
мудрый художник умеет соблюсти равновесие между выраженным
и сокрытым.
Пародируя косноязычное
рассуждение софистов, Чжуан-цзы в то же время высказывает в
данном фрагменте свою оригинальную и вполне серьезную
мысль, а именно: анализ, противопоставления понятий не
способны охватить нечто среднее, лежащее между ними.
Следовательно, всякое "чистое понятие" появляется как бы
произвольно, и язык сущностей есть язык огрубления, насилия.
Тезис "Небо и Земля составляют
одно" принадлежит Хуэй Ши, но Чжуан-цзы понимает
неправомерность даже такого суждения, как "все едино", ибо
говорящий так уже отделяет себя от всеобъемлющего единства.
Он лишь предлагает – не пытаясь ничего доказать –
"следовать этому".
Понятие потаённого света
относится, надо думать, к присутствию абсолютной открытости
Пустоты (среда распространения света) в вездесущем пределе,
предельности бытия (являющем собой мрак, сокрытие). В
некоторых даосских текстах древности в сходных контекстах
говорится о Блуждающем Свете: так называлась звезда
Полярного созвездия, наиболее удаленная от Полярной звезды.
Вращение этой звезды как бы отмечало мировой, или,
по-китайски. Небесный, круговорот.
Согласно другому толкованию, речь
здесь идет о "точильном камне Небес" и о "сглаживании
различий между вещами на точильном камне Небес".
Цель жизни в Дао, согласно
Чжуан-цзы, – это не познание, не творчество, тем более
не спасение, а "вскармливание жизни" (ян шан), т.е. именно
деятельность, позволяющая реализовать всю полноту жизненных
свойств и именно поэтому "превосходящая всякое искусство".
Притча о поваре-даосе – классическая иллюстрация
сугубо практической, чуждой какого бы то ни было
отвлеченного знания даосской мудрости. Впрочем, "практика
Дао", признает Чжуан-цзы, делает человека необычным, не
похожим на большинство людей, живущих ограниченными
понятиями света. Самое же словосочетание "вскармливание
жизни" стало традиционным обозначением даосских методов
совершенствования.
Здесь упоминаются популярные в
древнем Китае музыкальные мелодии.
Отсечение ступни было в Китае
традиционным видом наказания. Образ "Полководца правой
руки" вкупе с рассказом о поваре Дине заставляет вспомнить
хромоногих мастеровых в других мифологиях мира (ср. образ
Гефеста в античных мифах). Возможно, перед нами вариация
одной общей темы человеческой культуры: "очеловечивание
человека", его выделение из природного мира неизменно
сопровождается его увечьем.
Воображаемые диалоги, собранные в
этой главе, посвящены проблеме отношения даосского мудреца
к миру. В диалогах, где главным действующим лицом выступает
Конфуций, дается ответ на вопрос вопросов "странствующих
ученых": как совместить государственную службу с духовной
свободой и даосским идеалом "вскармливания жизни"? Другая
серия рассказов, разъясняет достоинства "бесполезности"
мудреца для мира. Разумеется, эта "бесполезность" вовсе не
означает отсутствия способностей или нарочитый уход от
мира. Она – неизбежное следствие "внутреннего
постижения", безупречной цельности духа, прикровенно
отличающих мудрого.
Данная фраза – одно из
немногих в книге Чжуан-цзы мест, где уточняется значение
очень емкого термина ци, изначально связанного с образом
"испарений" и переводимого в западной литературе словами
"эфир", "пневма", "жизненная энергия", "энергетическая
конфигурация" и т. п., в данном случае – "духовные
токи". Чжуан-цзы говорит также о "едином ци Неба и Земли" и
определяет жизнь как "скопление ци". В даосской литературе
ци трактуется как единая духовно-материальная субстанция
мира, в пределе своего бытия совпадающая с Великой
Пустотой. Вместе с тем она есть реальность, обладающая
качественным своеобразием и потому воплощающая
неисчерпаемое разнообразие Хаоса. Наконец, ци относится к
внутреннему измерению реальности: "слушать посредством ци"
– значит "внимать внутреннему в себе".
Это высказывание лишний раз
напоминает о том, что вопреки распространенному мнению
Чжуан-цзы считал возможным находиться на службе, если
служба оказалась "неизбежной", а мудрец, связанный с
правителем узами долга, не теряет своей внутренней свободы.
Феникс в древности слыл в Китае
благим знамением, предвещавшим появление великого мудреца.
Песня чуского безумца, однако, проникнута саркастической
иронией.
"Полнота жизненных свойств"
– одно из определений реальности у Чжуан-цзы и вместе
с тем главнейшая характеристика "просветленного сердца" в
даосской традиции. Что же касается "знака" {фу), то речь в
данном случае – о печатях, которыми в Китае наделялись
государственные чиновники. Такие печати обычно состояли из
двух половинок в являлись для служилых людей своеобразными
опознавательными знаками. Таким образом, Чжуан-цзы говорит
о предмете, весьма сходном с понятием символа в его
изначальном греческом смысле – как тайном
опознавательном знаке. Что же, согласно Чжуан-цзы, является
верным признаком "полноты жизненных свойств" в человеке?
Прежде всего ненаигранно покойное отношение ко всяким
жизненным невзгодам или кажущимся "несправедливостям"
– например, к собственному уродству или увечью.
Похвала мудрым уродам или калекам – популярная тема
"внутренних глав" книги Чжуан-цзы.
Отсечение ступни было в древнем
Китае распространенным видом наказания.
По преданию, Конфуций в молодые
годы встречался с патриархом даосской традиции и
расспрашивал его о смысле древних ритуалов.
Волшебная Кладовая –
метафорическое обозначение человеческого сердца, которое
для Чжуан-цзы воистину есть сосуд, "вместилище духа"
(пояснение Го Сяна) и в особенности – хранилище
неисчерпаемых превращений мира. Данное понятие сопоставимо
с выражением "Небесная Кладовая" из второй главы книги.
Имеется в виду клей, с помощью
которого древние китайцы склеивали свои долговые обязательства.
Знак "цин", переводимый здесь
словами "человеческие наклонности", в позднейших текстах
обычно означает просто "чувства". Следует, однако, иметь в
виду, что в китайской традиции чувства не
противопоставлялись разуму и "жить чувствами" в китайском
понимании означало также и "жить разумно".
В текстах этой главы, пожалуй, с
наибольшей полнотой трактуются характеристики бытия Дао,
именуемого здесь "высшим учителем". Термин учитель в данном
случае имеет также значение "родовой предок"" ибо Дао есть
то, благодаря чему всякая вещь есть то, что она есть, и оно
предшествует всякому существованию. Впрочем, понятия
учителя и предка являются для Чжуан-цзы, как вообще
свойственно его философии, только метафорами: Дао есть
великий учитель именно потому, что оно не хочет продлевать
свое бытие в последователях; оно есть великий предок
потому, что ничего не порождает. Но это не мешает Чжуан-цзы
обращаться к бесстрастному, безмятежному, оберегающему лишь
глубину нежелания учителю-предку в словах, исполненных
неподдельного пафоса.
В тексте говорится буквально о
"Небесной пружине" (тянь цзи). Так в даосской литературе
обозначается внутренний импульс саморазвития жизни,
символически завершенное бытие, сила "таковости" вещей,
соотносившаяся с "Небесным", т.е. предвосхищающим все
формы, измерением бытия. Некоторые современные
исследователи уподобляют даосский термин "Небесная
пружина", или "сокровенная пружина" (сюань цзи), понятию
энтелехии у Аристотеля.
В оригинале значится: "Для них
Небо – это отец". Исправлено в соответствии с
предложением китайского комментатора Тао Хуяпина.
В оригинале сказано наоборот:
"Можно передать, но нельзя воспринять". Исправлено по
предложению китайского ученого Вэиь Идо. В памятнике
древнекитайской поэзии "Чуские строфы", близком даосской
традиции, встречается принятая здесь версия этой фразы.
Это выражение Чжуан-цзы стало
классическим в даосской традиции обозначением высшей стадии
прозрения Дао. Опыт неизбывного одиночества сопряжен,
очевидно, с познанием абсолютности, безусловности своего
бытия.
В этой последней главе
Внутреннего раздела книги собраны сюжеты, которые, по мысли
ее составителя, разъясняют природу идеального правления.
Ибо мудрость в даосизме – как и в других китайских
учениях – неотделима от власти, хотя бы "сокровенной".
Однако об управлении как таковом говорится лишь в первых
четырех диалогах, причем некоторые из них читаются как
вариации ряда диалогов, вошедших в пред шествующие главы. В
остальных же сюжетах освещаются различные качества
даосского мудреца. По-видимому, среди глав Внутреннего
раздела данная глава в наибольшей мере обязана своим
внешним видом усилиям позднейших переписчиков и редакторов.
Предполагается, что участники
этого разговора живут во времена царствования Шуня, одного
из идеальных царей в конфуцианской традиции, но отдают
предпочтение еще более древним временам правления царя Тай,
когда еще не существовало различия между "небесным" и
"человеческим" и тем более между различными понятиями,
данными в языке.
В данном диалоге отчетливо
прослеживаются две ступени даосского совершенствования:
первая – вольное скитание в небесном просторе,
делающее человека "другом творца вещей"; вторая –
вхождение в "Небесное Единство" за пределами жизни и смерти
и всего "человеческого". Таков даосский путь
совершенствования как "прекращения прекращения", и путь
этот соединяет незыблемую волю с полнейшей
Heпроизвольностью.
Притча о колдуне Ли Сяне и
даосском учителе Ху-цзы помогает отличить Силу даосского
мудреца – Силу "Единого превращения" мира – от
искусства мага, оперирующего отдельными предметами. Как и в
первой главе книги, Ле-цзы в этом рассказе поначалу
предстает как не слишком дальновидный поклонник магии.
Восьмой главой книги Чжуан-цзы
"Перепонки между пальцами" открывается ее так называемый
Внешний раздел. В отличие от текстов Внутреннего раздела
эта глава написана в монологической форме, и ее основная
тема – критика цивилизации. Сложилась она сравнительно
поздно: вероятно, спустя несколько десятилетий после смерти
Чжуан-цзы. Но в ней выражены – хотя часто с
несвойственными Чжуан-цзы резкостью и педантичностью –
многие мотивы, завещанные древним философом. Основной пафос
главы состоит в защите естественной самодостаточности
каждого живого существа.
Три Династии – три
древнейшие династии в Китае – Ся, Инь и Чжоу, – с
которыми древние китайцы связывали образ "золотого века" древности.
Данная фраза буквально
воспроизводит суждение, содержащееся в шестой главе книги
Чжуан-цзы.
Глава "Конские копыта"
стилистически близка предыдущей главе и развивает
содержащуюся в ней апологию природной данности жизни и
критику цивилизации. Но примечательно, что, мечтая о
дружном соседстве людей и зверей, автор главы считает
"неизменной природой" людей и залогом их единения
производительный труд. Для него "небесное" и "человеческое"
не только не противостоят друг другу, но даже друг от друга
неотделимы.
Здесь упомянуты некоторые
традиционные черты даосской утопии, кочующие из одного
даосского памятника в другой. Ср., например, описание
блаженной древности в книге "Дао-де цзин" (гл. LXXX).
Данная глава, которая завершает
цикл "примитивистских" (определение А. Грэхэма) глав,
содержит, пожалуй, самые резкие в древнекитайской
литературе нападки на идеологию деспотического государства
в Китае. Здесь же мы находим и классические в своем роде
образцы сатиры на государственную мораль. Некоторые
признаки указывают на то, что глава эта принадлежит к числу
наиболее поздних в книге: она была создана, по-видимому, на
рубеже III – II вв. до н.э. В переводе главы сделаны
незначительные сокращения.
Здесь имеется в виду эпизод из
политической истории эпохи "Борющихся царств" (V – III
вв. до н.э.). Правитель Лу преподнес в дар правителю
царства Чу скисшее вино, и чуский царь в отместку решил
пойти войной на Лу. Воспользовавшись моментом, правитель
царства Вэй осадил город Ханьдань во владениях соседнего
царства Чжао.
Цитируются слова из XXXVI главы
"Дао-дэ цзин".
Цитата из "Дао-дэ цзин", глава
XLV.
Имеются в виду конечно же
рассуждения софистов.
В какой-то мере данная глава,
особенно в первой своей части, продолжает намеченную в
седьмой главе тему "управления посредством недеяния".
Последняя, надо сказать, свойственна всей китайской
традиции, настаивающей на полной преемственности законов
общества, государства и природы. Однако писаниям Чжуан-цзы
и даосской литературе в целом присуще
парадоксалистски-заостренная апология благотворности
"неупорядоченного порядка", "всепобеждающей уступчивости" и
"все свершающего недеяния". В этой главе предлагаются
вариации основополагающего для учения Чжуан-цзы мотива
"взаимного забытья того и этого", в котором достигается
"сокровенное единство" людей.
Несколько измененное изречение из
XIII главы "Дао-дэ цзина".
Имеются в виду основатели Трех
династий древности.
Сто фамилий. –
распространенное в древнем Китае собирательное наименование
китайского народа.
Измененная фраза из главы IX
"Дао-дэ цзияа", где мы читаем: "Покончите с мудростью,
отбросьте знания, и выгода людей вырастет стократно".
В оригинале употреблено слово
"цзин" – "семенная энергия".
Аналогичная фраза встречается в
главе XXI "Дао-дэ цзина".
Слово "небо" в древнем Китае
служило также уважительным обращением к человеку.
Фуяо – в древнекитайских
мифах – гигантское дерево, растущее на восточном краю
Земли; в его ветвях по ночам отдыхает Солнце.
"Дао-дэ цзив", глава XVI.
Девять областей – весь
обитаемый мир.
Глава состоит из довольно
разнородных диалогов и монологических фрагментов и не
обладает сколько-нибудь отчетливым тематическим и
стилистическим единством. А. Грэхэм отнес ее к разряду
"синкретических". Авторам большинства фрагментов
свойственно стремление дать определения основным понятиям
даосской философии и выстроить из них всеобъемлющую
систему, связывающую воедино традиционную космологию и
политическую теорию. Можно почти не сомневаться в
сравнительно позднем происхождении этой главы. Текст ее
публикуется с небольшими сокращениями.
Наряду с "человечностью" (жэнь)
понятие "долга" (и) составляет основу основ официальной
– главным образом конфуцианской по своим истокам
– морали в древнем Китае. В предыдущих главах,
развивающих тему протеста против цивилизации,
"человечность" и "долг" неизменно подвергались резкой
критике и осуждению. В "синкретических" главах, напротив,
признается их положительная роль в обществе.
С первых же страниц книги
Чжуан-цзы, с рассказа о гигантской птице Пэн (прототипом
которой послужило, видимо, древнее божество ветра), мотив
птичьего полета, родства мудреца и птицы занимает приметное
место в писаниях древнего даоса и его последователей.
Исторически мотив этот связан с широко распространенным в
древнем Китае представлением о том, что души умерших
предков являются живым в облике птиц.
В данном случае "искусство Хаоса"
обозначает, по-видимому, варащивание жизненной цельности,
противостоящее опредмечиванию мира. Позиция Конфуция
изложена не без двусмысленности: с одной стороны, Конфуций
отмечает ограниченность "искусства Хаоса", а с другой
– считает его недоступным для себя и всех "людей
света".
Имеются в виду ритуальные гимны,
сочиненные, по преданию, мудрыми царями древности.
"Ломаем тополь", "Пышные цветы"
– названия древних народных песен.
Еще одна, по терминологии А.
Грэхэма, "синкретическая" глава, продолжающая темы
предыдущих глав и, как подметили еще средневековые
китайские комментаторы, во многом не согласующаяся со
взглядами Чжуан-цзы, представленными в текстах Внутреннего
раздела. В переводе опущены фрагменты, наиболее чуждые
оригинальным идеям Чжуан-цзы.
Данная фраза – неплохой
образчик "безумных речей" даосов. Но нужно иметь в виду,
что в бесконечности мирового круговорота "присутствие" и
"отсутствие", "пустое" и "наполненное" взаимозаменяемы и в
конце концов неотделимы друг от друга.
Напомним, что "следование Пути"
есть прежде всего безупречно выверенное движение,
правильная ориентация в пространстве и во времени.
В древнем Китае правитель
восседал на троне лицом к югу и соответственно его служилые
люди обращались к нему, стоя лицом к северу.
Цитируется фрагмент шестой главы.
Представление, о том, что
правитель должен управлять посредством недеяния,
предоставляя подданным выполнять свой долг, разделялось
всеми традиционными политическими учениями Китая и являлось
одной из основ традиционной, синкретической по своему
происхождению государственной идеологии в Китайской империи.
Здесь имеются в виду древние
ритуальные пляски, исполнявшиеся танцорами, которые были
украшены птичьими перьями и бычьими хвостами.
Цитируются слова из главы LVI
книги "Дао-дэ цзин".
Глава открывается необычным
пассажем, содержащим вопросы о первопричине всех явлений.
По некоторым сведениям, в древности этот фрагмент входил во
Внутренний раздел книги. А. Грэхэм считает его продолжением
диалога о "флейте Неба", которым открывается вторая глава.
Сходные фрагменты встречаются в одном из древнейших
поэтических памятников Китая – "Чуские строфы",
близком даосской традиции. Исторически подобные вопрошания
были тесно связаны с архаическими мифами и религиозными
обрядами, но у Чжуан-цзы они приобрели существенно иное
значение "именования безымянного", некоего сознательного
мифотворчества. Остальные сюжеты главы представляют собой
большей частью диалоги Конфуция и Лао-цзы, в которых
подчеркивается превосходство даосского постижения
"таковости" вещей над светской моралью конфуцианства.
Ср. с даосским понятием Небесной
пружины или Сокровенной пружины мира.
Некоторые комментаторы без
видимых оснований отождествляют этого "колдуна Сяня" с
колдуном Ли Сянем из седьмой главы Внутреннего раздела.
Скорее всего перед нами некий легендарный, освященный
традицией образ. Так, в "Чуских строфах" тоже упоминается
"колдун Сянь", приближенный одного из царей династии Инь.
Шесть полюсов: четыре стороны
света, зенит и надир. Пять постоянств: пять так называемых
мировых стихий или, точнее, фаз мирового круговорота:
дерево, огонь, земля, металл, вода.
По преданию, во времена Фуси из
реки Ло вышла волшебная черепаха, на панцире которой был
изображен магический квадрат из девяти полей. Схема
"письмен из реки Ло" считалась в древнем Китае графическим
изображением строения Вселенной.
Сяньчи – название мелодии,
сочиненной, по преданию. Желтым Владыкой.
Данный сюжет несколько проясняет
смысл загадочного понятия "кары Небес", которая, как
неоднократно заявляет Чжуан-цзы, постигла Конфуция.
По-видимому, "кара Небес" – это отягощенность сознания
внешними вещами, духовная несвобода человека, не
испытавшего прозрения.
Тексты данной главы разделяются
как бы на две части: в первой содержится критика разного
рода ограниченных, односторонних подходов к "жизни в Дао",
во второй излагается собственно даосский идеал мудрой жизни.
Одно из самых ранних в китайской
литературе упоминаний о гимнастических упражнениях,
служащих духовному совершенствованию; стили "медведя" и
"птицы" традиционно относились к числу наиболее популярных
в даосской практике.
Гань – другое название
южнокитайского царства У. Мечи из южных областей У и Юэ
особенно славились в древнем Китае.
Шестнадцатая глава продолжает
линию критики фальши и искусственности цивилизации и
апологии "естественного состояния" человечества.
Проповедуемый в ней жизненный идеал, однако, вовсе не
отрицает достижений цивилизации, а предполагает, скорее,
мудрую уравновешенность чувственной и духовной жизни. Глава
переведена без сокращений.
Еще одно напоминание о том, что
для даосов нормы культуры оправдываются внутренней
"полнотой свойств" вещей, которая сама по себе не вмещается
в какие бы то ни было образы и понятия. Для них культура
неустранима, но не должна довлеть над жизнью духа.
Подлинная жизнь мудрого –
это самоскрывающееся "возвращение к Единому". А подлинное
призвание форм культуры, согласно Чжуан-цзы, состоит в том,
чтобы через себя явить Незримое.
Среди всех глав Внешнего раздела
глава "Осенний разлив" кажется наиболее цельной и близкой
текстам Внутреннего раздела. Так, пространный диалог духа
реки и духа океана развивает и уточняет многие положения,
высказанные в первых двух главах книги. В помещенных следом
диалогах угадывается неповторимый гений самого Чжуан-цзы
– блестящего полемиста и иронического фантазера.
В тексте буквально: "с человеком
одного угла", т.е. человеком, признающим только один способ
познания истины.
Пять Царей и Три Правителя –
вошедшее в традицию общее название мудрых правителей древности.
Данное суждение принадлежало Хуэй
Ши.
Скакун Хуалю – легендарный
конь, прославившийся своей резвостью.
В этом кульминационном пункте
диалога Хэбо и Духа Океана полезно уточнить основные выводы
их беседы. Вначале Чжуан-цзы обосновывает тезис о
нереальности всех различий, направленный против софиста
Гуньсунь Луна – главного объекта критики Чжуан-цзы
среди "любителей рассуждать". Различия между вещами,
доказывает даосский философ, невозможно установить ни на
основе данных чувственного восприятия, ни путем отвлеченных
размышлений. Но затем Чжуан-цзы подвергает критике и
сформулированное Хуэй Ши понятие нераздельного единства:
такое единство не может быть логически обосновано. В итоге
Чжуан-цзы воздерживается от окончательного суждения о
сущности вещей, принимая идею само-противоречивой
реальности (реальности как превращения) и миогосмысленности
естественной речи. Своими "нелепыми суждениями",
разговорами "вокруг да около" он внушает опыт внутренней
уверенности в присутствии правды, предстающей вездесущей
иллюзией, вселенским сном. Практический вывод из
рассуждений Чжуан-цзы состоит в призвании относительности
всех ценностей. Но что в таком случае ценного в самом Пути?
Чжуан-цзы вынужден обращаться к внутреннему постижению:
мудрый живет и говорит "как все", но, пребывая в этом
нескончаемом сне людского мнения, он "осознает порядок
природы" и способен безошибочно определять значение всякого
события, блюсти "равновесие вещей". Поэтому он "не терпит
никакого урона". Перед нами, конечно, не столько
умозрительный вывод, сколько призыв "найти себя" в
повседневной жизни. Последнее слово Чжуан-цзы вновь
облекается в оболочку метафоры: "Небесная" правда
уподобляется биологической данности жизни, каковая
символизирует реальность, предваряющую всякое знание и опыт.
Одноногий Куй – мифическое
животное, похожее на быка, но с одной ногой.
Этот диалог Чжуан-цзы с его
извечным другом-оппонентом Хуэй Ши дает повод уточнить
позицию даосского философа. Утверждая, что знать "чужую
радость" невозможно и что, следовательно, можно знать лишь
"свою радость", Хуэй Ши смешивает логическое и фактическое.
Его утверждение сообщает лишь о способе употребления слов.
Чжуан-цзы принимает правила игры, предложенные его
собеседником, но делает прямо противоположный вывод: всякое
непроизвольное высказывание и в самом деле есть
непосредственное свидетельствование о реальности. Диалог
Чжуан-цзы и Хуэй Ши подчеркивает контраст между
честолюбивым интеллектуалом, находящим удовольствие в
разоблачении людских "предрассудков", и скромным мудрецом,
живущим "всеобщей радостью", даже если это радость бабочки
или рыбки. Мы видим в этом диалоге еще и контраст между
искусственной заинтересованностью сугубо умозрительными
проблемами и открытостью миру, в котором реализуется жизнь
каждого существа.
Однажды Конфуция спутали с
беглым диктатором царства Лу Ян Ху, который обладал внешним
сходством со знаменитым мудрецом. Эта ошибка едва не стоила
Конфуцию жизни.
Данная глава посвящена широко
обсуждавшейся в эпоху Чжуан-цзы проблеме человеческого
счастья. По Чжуан-цзы, истинное счастье – познание
"постоянства Великого Пути", в котором нет ни жизни, ни
смерти. Суждения о радости, обретаемой в смерти или
благодаря смерти, – не более чем обычная в писаниях
Чжуан-цзы метафора, призванная побудить читателя преодолеть
ограниченность собственных представлений.
Здесь и далее цитируются
изречения из книги "Дао-дэ цзин" (гл. XXXIX, XXI).
Имеется в виду божество Сымин,
которое, по верованиям древних китайцев, ведало судьбами людей.
Тема данной главы – пути и
плоды даосского самовысвобождения сознания. Особенный
интерес представляют собранные в ней рассказы о даосских
подвижниках, добившихся необыкновенных результатов в
различных искусствах. Даосское совершенствование есть
целиком и полностью жизненная практика, в оно приносит
подвижнику почти сверхъестественные способности,
превосходящие собственно техническое мастерство. Вот эти
способности, не требовавшие особых усилий и приобретавшиеся
прежде всего силой воли, внутренней работой духа,
именовались в даосской традиции словом гунфу, получившим
ныне известность и за пределами Китая. Перевод главы
публикуется с сокращениями.
Это выражение, пожалуй, наиболее
точно определяет существо духовной традиции в даосизме. Ему
родственно также понятие вечнопреемственности духа (и шэнь)
Здесь, как и во многих других
случаях, подчеркивается различие между мастерством
техническим и мастерством "духовным", которым владеет тот,
кто обрел в себе "полноту свойств".
В первом сюжете главы
предлагается существенное уточнение даосского мотива
"пользы бесполезности": смысл мудрой жизни не в том, чтобы
быть "бесполезным", а в том, чтобы ускользать от всяких
определений, живя "вольным скитанием" духа. Остальные
фрагменты, вошедшие в эту главу, посвящены главным образом
все той же теме духовной освобожденности.
Диалоги и фрагменты,
составляющие данную главу, не объединены какою-либо четко
обозначенной темой. Однако же ведущим их мотивом является,
пожалуй, преломление "практики Дао" в различных формах
человеческой деятельности.
Выражение "сидеть голым,
раскинув ноги" стало в Китае традиционным обозначением
творческого экстаза художника.
Диалоги этой главы выражают
тенденцию к преодолению рационального знания и в известной
мере дополняют рассуждения, представленные, например, во
второй и семнадцатой главах. Так, персонаж одного из этих
диалогов признается, что он не знает Пути, ибо он знает,
что все – едино. В другом случае прославляется
учитель, который умер, не успев ничему научить своих
учеников. А философ-рационалист, желающий составить
предметное знание о Пути, высмеивается с неподдельным
остроумием, достойным гения Чжуан-цзы.
В традиционной китайской
космологии Северу соответствовал черный цвет и мрак, а Югу
– белый цвет и свет.
Это – весьма частое у
Чжуан-цзы обозначение реальности, подчеркивающее природу
Пути как неисчерпаемой конкретности (ср. названный во
второй главе жизненный идеал даоса как "следование этому").
В оригинале употреблен знак "у",
чаще всего переводимый на западные языки словом "небытие"
или даже "ничто".
Как было отмечено во
вступительной статье, тексты данного раздела считаются
относительно поздними и по большей части неаутентичными.
Правда, среди них встречаются фрагменты, которые кажутся
обрывками суждений из "Внутренних глав" или рефлексиями на
некоторые оригинальные постулаты Чжуан-цзы. Однако
подавляющее большинство сюжетов представляют собой
изложения или переложения, нередко весьма вольные, "по
мотивам" или "в духе" Чжуан-цзы. Трудно сказать, насколько
они являются порождением непосредственных учеников
знаменитого философа, а насколько – данью некоторым
популярным в конце эпохи Борющихся Царств идеям и
настроениям. Во всяком случае ряд глав (в особенности главы
28-31) несет на себе отпечаток сильного влияния гедониста
Ян Чжу, часть текстов вообще не может быть квалифицирована
как памятник определенной философской школы. И все-таки
материалы этого раздела являются, без сомнения, ценной
частью философского и литературного наследия древнего Китая.
Здесь содержится парафраз
изречения Лао-цзы. См. "Дао-дэ цзин", гл. LV.
Духовная Башня – одно из
метафорических названий реальности как Великого Кома всего
сущего (ср. с образом "Волшебной Кладовой").
Обряд "ла" – самая
торжественная часть новогодних празднеств в эпоху Чжуан-цзы.
По свидетельствам некоторых
комментаторов, речь идет о своде сочинений по воинскому
искусству и книгах учета населения. Оба памятника были
утеряны еще в древности.
Ян и Бин – философы Ян Чжу
и Гунсунь Лун.
Лу Цзюй – ученый в древнем
Китае, сведений о котором не сохранилось.
Шэ – древний струнный
инструмент ("гусли") в Китае.
Вэнь Чжун – сановник
царства Юэ, который помог юэскому царю спастись от
поражения в 493 г. до н.э., а спустя двадцать лет вернуть
себе прежние владения. Но юэский царь задумал казнить Вэнь
Чжуна, и тому пришлось спасаться бегством.
По преданию, чуский аристократ
Шинань Иляо сумел прекратить соперничество между двумя
могущественными кланами своего царства, оспаривавшими
престол. Другой чуский царедворец, Суньшу Ао, по преданию,
сумел без помощи оружия погасить мятеж в своем царстве.
Намек на популярные во времена
Чжуан-цзы софизмы: "собака может быть бараном" и "белая
лошадь – не лошадь".
Цзи Чжань и Цзе-цзы –
малоизвестные философы, примыкавшие, по всей видимости, к
течению софистов.
Здесь приводятся собственные
слова Конфуция, записанные в книге его изречений "Лунь юй"
("Беседы и суждения").
Текст данного фрагмента в
значительной мере испорчен, окончание же его вовсе утрачено.
