Я вынужден предпослать материалам этой главы некоторые общие положения, чтобы заранее уточнить, что я разумею под анализом техники мышления. При чтении данной главы может показаться, что в таком древнем произведении, как "Книга перемен", я нахожу наши современные концепции и приписываю их авторам, жившим в эпоху совершенно отличную от нашей. Иными словами, я предвижу упрек в модернизации архаического памятника. Я хотел бы внести ясность в этот вопрос.
Если мы говорим о сотах меда, то нельзя не упомянуть о том, что ячейки их дают в сечении шестигранник. Это – понятие геометрии, но никто не заподозрит нас в склонности приписывать пчелам знание геометрии. Если представители культурно отсталых народов умеют построить хижину из бревен, то это еще не значит, что у них есть знание таких инженерных наук, как статика деревянных сооружений или сопротивление материалов. Однако, если мы будем изучать их технику, то нам не обойтись без терминов этих наук, чтобы сделать понятными современному читателю результаты нашего исследования. На конец, сколько миллионов людей пело и играло на самых разнообразных музыкальных инструментах без малейшего знания законов акустики и теории музыки. Однако мы можем говорить об их творчестве научно лишь с точки зрения современной акустики и теории музыки. Так же, изучая технику мышления, отраженную в текстах "Книги перемен", мы не можем не пользоваться современной, нашей техникой мышления. Однако это не значит, что мы проводим знак равенства между техникой мышления авторов изучаемых текстов и нашей. Наоборот, цель настоящей главы показать специфику мышления авторов "Книги перемен" в различных частях этого памятника.
Профессор Ху Ши пытался, как известно, найти логику у Конфуция575. Мне не кажется убедительной его работа, особенно если принять во внимание шовинистические причины, руководящие им в этих поисках. Националистически настроенная китайская буржуазия не могла смириться с историческим фактом, что логика как наука появилась в Китае лишь с иноземным, "чужим" буддизмом. Утверждая свою "самостоятельность", понимаемую с точки зрения шовинизма, эта буржуазия в лице Ху Ши, Лян Ци-чао и др. не могла не искать логику в китайских классиках. Этим же объясняется и увлечение Мо Ди, равно как и попытки превратить его в основателя формальной логики в Китае.
У авторов первого слоя основного текста мышление еще совершенно аморфно. Мы тщетно стали бы искать там хотя бы намек на логическую связь. И грамматические отношения в этом тексте еще совершенно не выявлены. Единственным достижением мышления на этой ступени можно признать лишь работу его по установлению терминов. Но эти "термины" только с большими оговорками могут быть сочтены терминами, ибо самая характерная черта термина – его определенность – сводится почти к нулю полисемантичностью этих терминов. Есть ряд гексаграмм, тождественно определенных одинаковыми мантическими формулами. Можно предположить лишь, что в приложении к разным гексаграммам они понимались по-разному. В этом отношении и названия гексаграмм не представляют исключения. Если принять во внимание, как разносторонне в текстах второго и особенно третьего слоя интерпретировалось то или иное название гексаграммы, то наглядно выступит многообразие их понимания. На этой ступени мышление только приступает к выработке терминов.
Второй и третий слой основного текста не различаются сильно друг от друга в отношении техники мышления, но в них действует мышление, хотя и примитивное, но несравненно более развитое, чем в первом слое. Прежде всего в них ясно выражена борьба с полисемантизмом. Эта борьба идет в основном по линии создания контекста и по линии уточнения термина дефинициями. По-видимому, это объясняется тем, что мышление, обусловленное возможностями языка как выразителя мышления, было в состоянии облечься лишь в такие формы, какие были налицо в аморфно-синтетическом китайском языке. Последний, будучи лишен возможностей формального словообразования, представлял широкие возможности интеграции нескольких слов в composita и обладал большою гибкостью в подборе художественных образов как средства выражения мысли. Поэтому мышление у авторов второго и третьего слоя развилось не по линии построения точных терминов, выражающих понятия, а по линии представлений, облеченных в словесные образы. Часто эти образы уточнены одним определением или рядом их вариантов, а то и целым описанием. Конечно, в этом мышлении есть и понятия, как таковые, например: "великое", "малое" и т.п. Но ведущая роль все же принадлежит представлениям, несущим в себе подразумеваемые понятия. Такие представления уже развиты до уровня символических представлений, являющихся переходной ступенью к понятиям. В этом процессе, конечно, мышление связано с уровнем развития языка, который определен уровнем развития жизни общества. Последний обусловил развитие письменности. Идеограмма особенно способствовала развитию способности к символике в мышлении (ибо идеограммы уже утратили непосредственную связь с изображаемым предметом, в отличие от рисунка и пиктограммы) и к схематизму (ибо путь от пиктографии к идеографии в отношении графических приемов – схематизация). Если схематизм и приводил к большей общей понятности терминов, то наличный еще символизм препятствовал их непосредственной понятности.
Так возникла необходимость в интерпретации символических представлений, которая, на мой взгляд, была одной из причин, вызвавших к жизни древнейшую комментаторскую литературу. Для ее осуществления мышление должно было сделать шаг вперед в направлении выработки понятий. И в самом деле, в таком тексте, как "Туань чжуань", мы находим мышление, которое уже осознает понятие времени. Более того, не только понятно время вообще, но понятна и его дифференцированность по содержанию ситуаций жизни, протекающих во времени. Часто в "Туань чжуани" указывается, что "время [такой-то] гексаграммы [т.е. такой-то жизненной ситуации] – значительное [важное время]". Если в третьем слое можно усмотреть проблески понимания пространства, то в таком тексте, как глосса к третьему слою – "Сяо сян чжуань", имеются уже явные указания на пространство (так называемые "позиции" в пределах гексаграммы). По-видимому, свет и тьма на этой ступени развития мышления понимались как космические силы. Здесь мышление уже безусловно способно дифференцировать антитезы, понимать антагонизм (борьбу, движение) и его психологическую аналогию импульсы воли, воспринимаемые как стремление576.
Другой комментарий – "Да сян чжуань" – характеризуется специфическим настроением этического порядка. В нем мышление систематически занято параллелями между образами текста и этическими нормами, будто бы отображенными в афоризмах. Этические понятия здесь совершенно очевидны, но кроме них нельзя не увидеть в мышлении автора "Да сян чжуани" латентное присутствие параллелизма, без которого не могут развиться понятия связей (пространственных, временных, условных, целевых, причинных и т.п. отношений). Мышление этого рода, поднимаясь до уровня этических понятий, в то же время увлекается построением прописной морали, опирающейся на авторитет текста и его авторов, а не обоснованной цельным мировоззрением. В порядке преодоления этого недостатка мышление более поздних авторов ("Си цы чжуань" и начало "Шо гуа чжуани") не может не обратиться к выработке мировоззрения как системы суждений о мире. Поэтому неудивительно, что именно эти тексты сыграли наибольшую роль в развитии философии577. Но на этом уровне развития мышление временно задерживается (до нового этапа комментаторской литературы – до Ван Би, предтечи сунской философии). Поэтому ничего нового в области техники мышления уже не найти в таких глоссах, как заключительный раздел "Шо гуа", "Цза гуа" и позднейшие слои "Вэнь янь чжуани".
Если, несмотря на наличие развитого мировоззрения, содержание "Си цы чжуани" далеко от всякой систематичности, то этот недостаток восполняется автором "Сюй гуа чжуани", склонным к систематическому, дискурсивному мышлению. Между прочим, ему особенно свойственно стремление интегрировать комплексы понятий и представлений в понятия более высокого ряда. Наконец, "Сюй гуа чжуань" (по развитию текста) – распространенный сорит.
Если мы обратим внимание на то, какими путями мысль соединяется с мыслью в разных частях "Книги перемен", то и в этой области обнаружится большое разнообразие. Так в первом слое основного текста связь мыслеобразов почти не заметна578. Во втором слое отдельные мысли следуют одна за другой, и их взаимоотношение почти нигде не выражено, а связь их можно уловить только из контекста, из синтеза самой их последовательности. Чаще всего эта последовательность такова, что первое высказывание как бы комментируется во втором. Например: "...С терпением блюди середину, – счастие! Крайность – к несчастью..." (гекс. №6) или: "...Не лучше ли сразу прийти? Опоздавшему – несчастье!" (гекс. №8). Но в подавляющем большинстве случаев даже такой комментирующей связи мыслей нет во втором слое. Чаще всего это разрозненные высказывания, характеризующие данную ситуацию с различных сторон. Поэтому приходится предположить, что авторы второго слоя уже были в какой-то мере способны к аналитическому мышлению и владели пониманием того, как единое может последовательно отображаться во множестве.
Именно это качество мышления особенно интенсивно отображено в третьем слое. Там почти всегда отдельные афоризмы выступают как варианты основного положения, высказанного во втором слое. В подборе вариантов характеристики мышление на этой ступени интенсивно направлено на анализ понятий. В большинстве случаев на этой ступени связь между отдельными мыслями еще не выражается, но она (как это следует из контекста) несомненно присутствовала в сознании авторов. Так, если в первом слое основного текста – почти полная аморфность, во втором слое – аморфный синтетизм, то и в третьем слое в основном сохраняется тот же аморфный синтетизм, заключающий в себе латентные связи мыслей (главным образом следующие отношения соседних высказываний: пояснение, сопоставление, противопоставление, последовательность, связь в пространстве, временная и условная связь). Уже в основном тексте намечаются типы мышления: от весьма неопределенной полисемантичности недифференцированных понятий-представлений через символические мыслеобразы к точно очерченным художественным образам. Очевидно, что все эти три слоя представляют мышление некоего общего этапа, в большей степени отличного от других этапов, чем различающихся между собой. Это становится особенно очевидным, если принять во внимание, что мышление, лежащее в основе всех остальных текстов, ныне включаемых в "Книгу перемен", уже имеет ясно выраженные связи мыслей. Они уже не латентны. Начиная с "Туань чжуани" и в позднейших текстах мы часто встречаем выражение условной, временной и пространственной связи. Время уже мыслится как мировая категория. Встречается (в связи с понятием времени) даже индукция579 (в общем мало свойственная китайскому мышлению тех времен, более склонному к дедукции). Все типы связи мыслей, которые существуют в предыдущих текстах, налицо и в "Десяти крыльях", и в них (конечно, по-разному)580 эти связи, в отличие от основного текста, как правило, ясно выражены и оформлены средствами языка.
Таким образом, если основной текст прошел через мышление с латентными связями мыслей, то для всех древнейших комментариев, глосс и трактатов характерна экспозиция этих связей. Только в порядке гипотезы можно высказать первое предположение о дате сложения основного текста и "Десяти крыльев" и отнести основной текст ко времени не позже VII в. до н.э., а "Десять крыльев" ко времени не раньше V в. до н.э.; я основываюсь на том, что мышление, отображенное в основном тексте, архаичнее и менее развито, чем мышление, отображенное в таком тексте, как подлинный "Гуань-цзы" (так называемый "Псевдо-Гуань-цзы" исключается), а мышление "Десяти крыльев" безусловно более развито, чем мышление, представленное в "Лунь юе", "Дао дэ цзине" и т.п. Это очень приблизительная хронология, но она находит подтверждение и с других сторон, как это будет видно из дальнейшего.